Сирота – это клеймо. Даже если вы были воспитаны в самом расчудесном детском доме, вряд ли это позволит вам чувствовать себя наравне с окружающими. Помню, с каким лицом мой друг по несчастью рассказывал об одном случае. Он сдавал вступительные экзамены в институт, когда тётка из приёмной комиссии, чтобы сделать отметку на бланке для льготников, оглушила аудиторию вопросом: «Кто у нас тут сирота?» – видимо, таким нехитрым способом она решила сократить время поисков. И дело даже не в том, что она это сделала, чтобы выразить своё презрение – нет, для неё, судя по всему, такой нюанс в биографии подопечного ничем особенным не казался. Но, глядя на стыдливо-озлобленное лицо своего приятеля, который снова и снова переживал тот момент, я понял, никто из нас никогда не сможет спокойно воспринимать обстоятельств своего происхождения.
Кого-то оставляли сразу в родильном отделении, кого-то сдавали в детский дом позже, кого-то забирали у мам и пап, кому-то попросту не смогли найти опекуна после смерти родителей – так или иначе, всех нас объединяло то, что в весьма ранний момент своей жизни мы оставались совершенно одни, и щемящее чувство из обиды и стыда навсегда поселилось в наших душах. Каждый реагировал на него по-своему, и немногие находили в себе силы сохранить хоть какое-то подобие дружелюбия, в большинстве своём дети озлоблялись. Бывали и крайние случаи.
Мой погодка Ваня, которого природа наградила неестественно маленькой головой, ребяческим лицом и крепким телосложением, в отличие от меня, знал своих родителей. Те были непроходимыми алкоголиками – глядя на их сына, возникали серьёзные подозрения, что его они зачали в пьяном угаре – и до Вани им не было никакого дела. Едва он научился ходить, как всё своё время стал проводить во дворе, стараясь избегать привычной в доме компании собутыльников своих мамы и папы. Предоставленный сам себе, Ваня развлекался своеобразными играми с окрестными животными. Без тени смущения он рассказал мне, как однажды сбросил с небольшого обрыва кошку, привязав к её хвосту бельевую верёвку – обратно он поднял к себе уже только её позвоночник. Ванины родители погибли при взрыве. Неумеренное употребление алкоголя влечёт за собой забывчивость, а не выключенная вовремя газовая плита становится причиной взрыва. Ваня, тогда уже учившийся в пятом классе, смог избежать участи свои беспечных предков, но не потому что был в школе – во время взрыва он, нанюхавшись клея, блаженствовал в подвале одного из домов соседнего двора. Как это ни удивительно, никто из многочисленных друзей Ваниных родителей не вызвался стать ему опекуном. Мальчишку вручили его единственной бабушке, но та, давно уже позабывшая даже про свою дочь, такому подарку не обрадовалась. Так Ваня оказался у нас.
Став воспитанником детдома, Ваня нередко задирал остальных ребят, за что вызывался каждый раз к заведующему. Шулин Александр Борисович с провинившимися себя вёл предельно жёстко, если не сказать, жестоко. Как правило, к концу дня он вызывал проштрафившегося ребёнка к себе в кабинет. Будучи в прошлом сотрудником милиции, Шулин имел весьма творческий подход к наказаниям. Только под утро возвращавшиеся от него дети подолгу молчали. Некоторые, сдаваясь на уговоры товарищей, постепенно открывали всё новые и новые подробности экзекуций. Перекрытый шланг противогаза, завёрнутые в полотенце куски мыла, толстенные телефонные справочники в мягкой обложке, вставляемый меж пальцев лист бумаги – это был далеко не полный перечень приёмов, демонстрирующий находчивость Шулина и высокий уровень его преданности воспитательному процессу. Как правило, попавшиеся под его карающую длань дети ещё долго боялись хоть как-то проявить себя. Но только не Ваня. Систематика его визитов в кабинет Александра Борисовича не могла не поражать. Тем более, Ваня особой скрытностью не отличался. Кажется, даже сам заведующий уже успел устать от него. С какого-то времени он не вызывал к себе Ваню каждый раз после очередного проступка, а назначил тому нечто вроде режима: один воспитательный сеанс раз в неделю. Ваня поначалу пытался избежать наказания, скрываясь в это время вне территории нашего дома, но идти ему было некуда, поэтому, возвращаясь, он получал повышенную порцию терапии. В конце концов, Ваня смирился с положением дел – хулиганить не перестал, но вечер каждой пятницы покорно направлялся в кабинет Шулина. Никто не сомневался, что по достижению приемлемого возраста, Ваня займёт своё место в камере детской колонии. Но примерно к своим четырнадцати годам он в очередной раз смог всех удивить.
Я тогда, будучи на хорошем счету у заведующего – к слову, мне ни разу не пришлось провести ночь в его кабинете – мог спокойно покидать территорию детского дома. Своё время я предпочитал проводить на рынке, расположенном по соседству. Обычно я гулял там лишь с целью поглазеть на товары, но однажды, предложив свою помощь в погрузке одному из торговцев, я смог обзавестись работой. Начальника моего нанимателя звали Тигран. Этот тридцатилетний армянин, впервые увидев меня в принадлежавшей ему торговой палатке, возмутился было, но мой ментор – я обращался к нему дядя Витя – успокоил его, сказав, что будет нести за меня личную ответственность. Тиграна это вполне устроило: для него главным было не терять дохода. Так я и стал помогать дяде Вите, сначала приходя лишь на транспортировку товара, а потом уже торгуя вместе с ним. К слову, продавали мы самое разнообразное барахло, от обычных зонтиков до магнитофонов. Когда покупатели, рассматривая дешёвую электронную технику, строили свои догадки, что сборка китайская, я лишь смущённо улыбался. Их наверняка удивил бы тот факт, что этот самый «Мейд ин Чайна» находится в подвале соседствующего с рынком дома. В обычные дни дядя Витя платил мне по триста рублей, в базарные же раскошеливался на пятьсот, а иногда, если торговля проходила бойко, выдавал мне аж целую штуку. Для четырнадцатилетнего шкета это было весьма солидной суммой. Так или иначе, дядя Витя по деньгам меня не обижал, и другие дети из детского дома, прознав про мой способ заработка, тоже старались пристроиться на рынке. Меня это рвение скорее печалило: не каждый из моих «братишек» отличался порядочностью, и, стоило накосячить одному, погнать с рынка могли всех. Впрочем, это случилось не сразу. Пока Ваня не объявился.
К тому времени он, казалось, успокоился и решил хоть как-то улучшить своё положение. Тратя немалые усилий, Ваня долго пытался добиться у Шулина разрешения на свободный вход-выход на территории детского дома. Проказничать – как серьёзно, так и по мелочи – он перестал. Я заметил, что он даже начал сближаться с некоторыми из детей. Видимо, как раз один из них, Паша, и рассказал ему о том, что на рынке можно неплохо подзаработать. Сам Паша не торговал, а лишь помогал при выкладке товаров у ещё одного палаточника. Так или иначе, Ваня всё же выслужил у заведующего зелёный свет и стал всё чаще показываться на рынке. К своим четырнадцати, как я уже говорил, он обладал довольно крепким телосложением, и потому быстро нашёл себе место грузчика у нанимателей Паши.
В один из дней, когда дядя Витя опаздывал, мне для разгрузки товара пришлось просить помощи у других торговцев, каждый из которых сетовал на то, что им самим рук не хватает. Тогда-то я и обратился к Паше и Ване. Услышав про сотню на каждого, Ваня уверенно заявил, что готов прийти мне на выручку, но сначала должен разобраться со своими делами. Уже через пятнадцать минут, когда я пытался аккуратно – не дай бог разбить – стащить с верхней полки коробку с телевизором, Ваня прибежал к моему контейнеру, который и служил складом. Я побаивался, что Ваня будет халтурить или приметит, что плохо лежит, но тот проявил себя просто отлично: с его помощью мне удалось выложить весь прилавок к сроку. Так повторялось несколько раз, пока дядя Витя не смекнул, что за двести рублей он мог себе позволить высыпаться утром и уходить пораньше вечером. С тех пор, Ваня и я каждое начало и конец рабочего дня встречались у склада, чтобы выгрузить товар Тиграна. Ваня не подводил. Мало-помалу мы даже нашли и общие для разговора темы. Ваня, пытаясь отвлечься от тяги к клею, стал посещать нашу скромную детдомовскую библиотеку, в скудных запасах которой находил весьма интересные книги. Кажется, больше всего ему полюбился «Незнайка на Луне». Он часто рассказывал о том, как много общего в событиях этой повести с реальностью. Постепенно мы стали общаться всё больше и больше, как в приюте, так и на рынке. Дядя Витя не возражал, что Ваня частенько тусуется у нас в палатке.
Так продолжалось примерно с год. Тогда всё больше наших «братишек» стало подрабатывать на рынке – в основном, грузчиками. Это не могло не сказаться на занятости местных выпивох, которые тоже предпочитали зарабатывать на бутылку таким образом. Смекнув, что такими темпами скоро им работы совсем не останется – что ни говори, а мальчишки из детского дома были более ответственными, не такими ленивыми и обходились работодателям гораздо дешевле – мужики решили отстоять своё место на рынке. Сообщить ребятам о своём недовольстве они решили самым простым способом: подкараулили нескольких после окончания базарного дня, устроили им взбучку и отобрали деньги. Ваня в тот день помогал мне с разгрузкой, а вот Паше повезло меньше – ему сломали руку. Ваня такого простить не мог. На следующий же день, он, никого не поставив в известность, отправился в рюмочную, в которой обычно зависали «конкуренты». В ходе разговора, во время которого, понятное дело, над юным заступником своих друзей лишь посмеивались, Ваня достал лезвие и полоснул главного по пузу. После этого пацану, конечно, здорово досталось, но самым худшим было, что на него завели уголовное дело. Естественно, все очевидцы показали пальцем на Ваню, а его последующее мужиками избиение признали самообороной – тем более, почти так оно и было. Мужик, которой и попал под нож, остался в живых, потому Ване с учётом всех обстоятельств дали четыре года. Так наши пути с ним на время разошлись. Как я и предполагал, с рынка погнали всех детдомовцев.
Когда я пришёл к дяде Вите, чтобы попрощаться, он только удивился: «А ты-то куда собрался?» Я дал ему понять, что не буду в обиде, если он откажется от моих услуг. Дядя Витя – одно слово, мужик – рассказал, что уже похлопотал за меня перед Тиграном. Так я стал, пожалуй, единственным представителем детдома на рынке. Возможность сохранить работу не могла не радовать с одной стороны, с другой – это стало причиной моего отдаления от «братишек». Ребята мне, вероятно, завидовали и даже стали заявлять, что я предал общие интересы (где они только понабрались таких выражений?). Но только бойкотом – причём, не самым категоричным – всё и ограничилось.
А однажды мне пришло письмо от Вани. С кучей ошибок – впрочем, не мне его судить – он писал, что у него всё не так уж плохо, что он и в колонии находит время для чтения, что подумывает о досрочном освобождении. Я долго не знал, что на это ответить, да и вообще стоило ли, но вынужденное одиночество меня так заело, что я решил ему написать. Наша переписка длилась в течение всех четырёх лет – конечно, никакого УДО ему не дали – Ваниной отсидки. За это время дядя Витя предложил мне переехать к нему. Жил он недалеко от рынка совсем один – по его словам, все родственники поумирали давным-давно, а бабой обзавестись характер не дал – и, по всей видимости, искренне желал, чтобы я составил ему компанию. Шулин, наверное, напрягался из-за этого, но никак не дал об этом знать. Конечно, официально я был зарегистрирован в детдоме, но по достижению моего совершеннолетия дядя Витя прописал меня у себя. Как бы это цинично не звучало, это оказалось весьма вовремя, потому что спустя ещё восемь месяцев дядя Витя, царствие ему небесное, скончался от цирроза печени, а его квартира осталась за мной. Я продолжал работать на Тиграна, уже давно став своим и без покровительства дяди Вити. Ответственности стало больше – тем более, с этим армянином надо было держать ухо востро – но я кое-как справлялся. А самое главное, в последнем своём письме Ваня сообщил, что скоро его срок подходит к концу. За время нашей переписки мы очень сблизились, и я был очень рад этой новости, потому подгадав, решил его встретить. Он должен был выходить в понедельник.